ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ КОММО

Я ждал этого дня. Как-то даже гонялся за ним. Искал его. Ничего здесь странного нет. Давным давно это было. Ну, почти пол¬века назад. По крайней мере, не меньше сорока пяти лет. Тогда, в шестидесятых я часто отправлялся по санзаданиям из Петропавловска-Камчатского в тундру. К оленеводам. Моим пациентам. Об этом много писал и очерки, и рассказы. В «Литературной газете» одна из публикаций называлась «Коммо приходит первым». С этим добрым и мужественным коряком я встречался так часто, что никак уже не мог вспомнить тот первый день, когда я с ним познакомился. В книге «Ледовый путь», которую я писал в начале семидесятых, глава, посвященная судьбе легендарного «бессменного бригадира оленеводческой бригады», так и начинается: «Это было несколько лет назад». Так, что действительно почти полвека прошло. Но вот не забывается и все тут.
Коммо был многократным, как мы тогда называли, корякским олимпийским чемпионом по марафонным гонкам на оленьих упряжках. Я знал этого человека, когда он под семьдесять был еще сильным быстрым, часто улыбающимся. Сам повез его из поселка Хаилино в петропавловскую областную больницу. Это было впервые за все его семьдесят лет жизни, От непривычной обстановки он был хмурым и ироничным. На вопрос лечащего врача: «На что жалуетесь?», Коммо сухо ответил: «Я никогда не жалуюсь».
Тема жизни и смерти Коммо так глубоко овладела мной, что я написал, как уже говорилось, очерк в «Литературной газете». Рассказ, который был помещен во многих моих книгах, в том числе и собрании сочинений. Снят двухсерийный художественный фильм. В главных ролях играли оскаровский лауреат Максим Мунзук и Армен Джигарханян (тот самый). Через четыре года семидесятичетырехлетний Коммо решил «жить один». Это означает готовиться к расставанию с жизнью. Так дела¬ли его предки. Так они поступали, прекрасно сознавая, что в тундре, да еще зимой, в одиноком семейном чуме, ну никак нельзя позволить себе при детях и женщинах начать неравную борьбу со смертью. Тут еще есть одно обстоятельство: старики хорошо знают, что если ты родился в пургу, то и умрешь в пургу. И что с рождением своим ты приносишь в этот мир добро, которое избавляет чум от хлопот. Да еще в пургу. А Коммо ро¬дился в пургу...
... Нету на Камчатке ни одного населенного пункта, в котором бы я ни был. Думаю, об этом знают (знали) все камчадалы и камчатцы шестидесятых и семидесятых годов. Но вот в крохотный поселок Хаилино, расположенном на стыке встреч реки Вывенка и ее притока Талговаям, ездил на собаках и летал на вертолетах чаще всех. Это уже, кроме прочего, от того, что у многих моих коллег были семьи и дети, а я, холостой, любил санзадания потому, что любил дороги, собачьи упряжки и вертолеты. Если я, по врачебным делам, летал в райцентр Олюторского райрна Тиличики, то непременно, улучив момент, отправлялся в Хаилино. Я должен был повидать моего друга, настоящего философа, старика Коммо. Дело в том, что я знал тайну моего пациента, который доверившись, однажды признался по какому-то поводу: «Все в порядке, я ведь уже решил «жить один». Сказал так, ничуть не сомневаясь, что я хорошо знаю о сути и смысле этого самого «решил жить один». Это же, кроме всего прочего, красиво: жить один, то есть умирать один. Однако, пока остановится сердце, человек еще дышит, а стало быть живет, мыслит. Для всех уже умер. Но он пока еще жив. Живая смерть. Так говорил Коммо. Нормальный, я бы сказал, красивый парадокс. И до последней минуты, до последнего мгновения он должен оставаться самим собой. Человеком. И старик Коммо признался, что от шаманов и дедов знал, как должен вести в тундре человек, который для всех умер, но еще жив. Не бояться чертей, не стрелять ни в зайца, ни в куропатку, ни в соболя (зачем переводить добро). Только – в волка. Если же ранил, то в обязательном порядке – догнать и пристрелить. Не дать страдать раненному существу. Нужно вслух произносить имя матери, которая там в небесах, у Бога Кутха видит, как сын прощается с тундрой. Надо поймать взглядом последний свой след, в котором отражается все то, что ты оставил тундре и людям. И конечно, надо вспомнить врага своего. Если же вдруг затягивается смерть, то можно устроить себе последнюю гонку на оленях, пока не начнется пурга, помня при этом о том, что ты родился в пургу. Это уже для того, чтобы вернуться к месту последнего костра. Даже в борьбе с самим собой надо победить себя самого. Быть осторожным с последней спичкой. В рассказе «Схватка» я подробно описал, как это делается, особенно, в пургу. Ну и, конечно, какой бы ни был итог, но нужно поймать взглядом последний свой след, символизирующий все то, что ты оставил на земле после себя.
В последней встрече в Хаилино со стариком Коммо я поведал ему об истории его сверстника, английского мореплавателя Уильяма Уиллиса, который совсем недавно в последний раз вышел в Атлантический океан и через несколько месяцев нашли крохотную яхту «Малютка» без хозяна. В иностранной печати сообщалось, что знаменитый мореплаватель погиб и очевидно, никто никогда не узнает, как это произошло. Коммо, прищурив свои узкие, как запятые, глаза, глубоко взд¬охнул и, медленно выдохнув, тихо сказал: «Я видел наш Тихий океан не только, стоя на мысах Ильпинский, Говена, Олюторский, но и в молодости – на небольшом рыболовецком судне прошел залив Корфа, огромный Олюторский залив, вышел в открытый океан, где уже не видно было земли, и понял, насколько похожи Тундра и Океан. И там, и там нету края и конца – один только уходящий от тебя горизонт. Я чувствовал, что он еще что-то хочет добавить и молчал в ожидании. Не ошибся. Коммо добавил: «А вы знаете, что напоминает океан? Я ответил: «Вы же сказали что напоминает тундру, кстати, я даже писал об этом». Коммо широко улыбнулся, практически закрыв глаза, и громко сказал: «Океан, и тундра тоже, похож на дом».
Конечно, надо иметь особое, какое-то неземное поэтическое воображение, чтобы сотворять и осязать такой вот удивительный образ.
В книге «Белый марафон», изданной около сорока лет назад в издательстве «Детская литература», в главе о Коммо есть такой абзац: «Мне вспомнился знаменитый мореплаватель-одиночка 75-летний Уильям Уиллис, решивший по-своему уйти в мир иной. А для него «Мир иной» и «Мир – этот» - включали в себя одно слово: «Океан». Тундра – это тот же океан. Те же бескрайние просторы, та же суровость, то же разнообразие красок горизонта, та же душа». Если кто-нибудь проверит точность цитаты, то увидит, что там в книге, ничего нет о «душе». Но она есть в моей рукописи. И ее снял главлит (государственная цензура) издательства «Детская литература». А год спустя, главлит «Мосфильма» изрезал, искромсал душу и Коммо и мою, и, особенно, режиссера фильма Юрия Ерзнкяна (вспомним его ле¬гендарную ленту «Песнь о первой любви»), ультимативно навязывая элементы ощутимо прогрессивного влияния советской власти на жизнь и быт народов Крайнего севера, на победу в борьбе с пережитками прошлого. Надо было видеть, что творилось с Юрием Ерзнкяном. С этим талантливым интеллигентным (в чеховскрм понимании) человеком с тонкой душой и большим сердцем. Переживал он еще и за меня, как он говорил, вдвойне. Юра предложил мне написать песню, которая должна была сопровождать Коммо в его последнем пути. Проблемы с музыкой у нас не было. С нами работал выдающийся армянский композитор Тигран Мансурян. Я написал стихи. И вскоре забыл о них. Дело в том, что после издевательства главлита над фильмом суть песни, особенно детали, зритель просто не понял бы. Однако не забыл стихи сам Юрий. Лет через десять, к моему шестидесятилетию он поместил их в армянской киношной газете, сопроводив их своим трогательно поздравительным словом.
И вот сейчас, когда я рассказал всю эту драматическую историю Коммо, думаю, можно, не забывая всех тех, кто оставляет добрый след на этой земле, обнародовать неспетую песню о хорошем человеке, который перед смертью произнес имя своей матери.

Тебе ни бог, ни сатана не смогут
Помочь, коли пришла твоя пора.
Последнюю ты выбирай дорогу,
Погрейся у последнего костра.

В последний раз поспоришь ты с судьбою
Мол, человек, рожденный в шторм и гром,
Приходит в мир, неся добро с собою,
Уходит, оставляя лишь добро.

Последнее второе, чтоб дыханье
Открылось, надо схватку сотворить,
Тогда придет последнее желанье,
В последний раз быть первым. Победить.

Последнюю свою не чуешь рану,
Все норовишь ты боль перехитрить,
Чтобы догнать последнего подранка,
Которого грешно не пристрелить.

Стоять нельзя! Спасение в движеньи,
Последнюю версту преодолей.
На финише одно есть утешенье:
Не страшен черт и тысяча чертей.

Последняя в коробке будет спичка.
Последний выстрел и последний шаг.
Но и тогда останется привычка –
При мысли о враге – сжимать кулак.

Настанет миг – погаснет в жилах пламя.
То не конец – душа вдруг запоет.
В последний раз ты вспомнишь имя мамы
И позабудешь в первый раз свое.

Когда уже ты смерть, как счастье, встретишь,
Не страшную, ни белую, как снег,
Успеешь бросить взгляд сквозь вьюжный ветер
Последний взгляд на свой последний след.



Зорий БАЛАЯН